"Клетка"

[Kativip]

Сериал "Клетка"
Тема


Что скрывает под собой хрупкая человеческая оболочка? Способна ли физическая или психологическая боль расширить рамки сознания, и настолько ли прочна грань между осмысленным существованием и пребыванием в... ИНОМ?

Авторы/редакторы: kativip/ph0enix
Фотограф: kativip
Ограничения: 16+

От автора:
Сериал в большей степени психоделический. В тексте присутствует описание сцен жестокости и насилия, создающее атмосферу и определяющее поведение героини, и я прошу относиться к этим сценам не как к культивированию извращений, а как к вынужденной необходимости. Я бы написала, что восприимчивым людям лучше воздержаться от прочтения, но, как показывает практика, именно впечатлительные люди с развитым воображением способны острее прочувствовать и уловить суть, а не просто смаковать яркие (положительно или отрицательно окрашенные) эпизоды.

Содержание:

Читать дальше...

15 мая ... года
16 мая ... года
17 мая ... года
19 мая ... года
22 мая ... года
23 мая ... года
23 мая ... года (вечер)
23 мая ... года (ночь). Кай
27 мая ... года
30 сентября ... года
30 мая ... года

[ГулидоК]

Это просто оффигенная история не слов
Пишиш здорово !!!!
Поскорее бы продолжение

[Kativip]

ГулидоК, спасибо. Присоединяйся.

----------------------------------------------------------------

Спасибо вам за то, что ждали (а может быть, уже перестали ждать) и были такими терпеливыми. Оно того стоило, думаю, вы со мной согласитесь. Потому что Клетка теперь пишется в соавторстве с талантливой в креаторстве, в арте да и во многих других областях ph0enix. Спасибо ей огромное за соучастие в преступлениях против свободы и личности подопытных.
Вообще, я могу долго рассказывать, насколько мне приятно работать с ph0enix, насколько, она удивительный человек, но вы ведь не этого ждете.
Поэтому ...

В тишине ему думалось лучше всего. Тишина была обязательным условием для его, как он их сам называл, тренировок. Нет, за стенами его камеры по-прежнему время от времени раздавались уверенные шаги санитаров и шаркающие, робкие - пациентов. Где-то вдалеке был слышен звон железной посуды в столовой. Из процедурной доносились визгливые звуки какого-то инструмента и крики. Где-то капала вода из проржавевших труб, пищали крысы, раздавался чей-то плач и его заглушающий смех… Все было по-прежнему, но в какой-то момент Кай отгородил от себя мешанину звуков, и оказался в тишине. Абсолютной, ничем не нарушаемой тишине.
Кай, не шевелясь, лежал на кровати. Его правая рука была согнута в локте, а ладонь обращена к потолку. Выкрошившийся из стены кусочек бетона взлетал вверх, достигал верхней точки амплитуды и падал вниз. В паре сантиметров от ладони Кая он останавливался, будто натыкаясь на невидимую преграду, а затем снова устремлялся вверх… Кай это проделывал уже сотни, или даже тысячи раз.
Истошный крик прорезал окружающее пространство и в один миг разрушил тщательно выстроенную им звуковую изоляцию. Кай вздрогнул, и камень, не долетев до верхней точки, упал на щербатый бетонный пол.

Кай резко сел на железной кровати. Его обуревала злость вперемешку с затаенным торжеством. Злостью от внезапного прекращения тренировки, а торжество вызывал тот факт, что сегодня Кай стал еще на шаг ближе к своей цели…
Цель. Пока еще такая далекая, но от этого не менее притягательная.
Он был глупцом, когда проклинал судьбу за то, что попал сюда. Сейчас он понимал, какой щедрый подарок она ему преподнесла. Неслыханный, сравнимый только с милостью богов.
Но чтобы понять это, ему пришлось пройти через череду сомнений, отчаяния, боли и страха.

Он сопротивлялся, боролся, стремился уничтожить любого, до кого сможет дотянуться. Знал, что не выживет, но также знал, что погибнет с честью. И тогда крылатая Скёгуль укажет ему путь в Вальгаллу…
Он сдавался. Измученный, сломленный, он лежал на полу своей камеры и в бессилии своем призывал сине-белую Хель. Умолял ее забрать его в чертоги Хельхейма. Пусть даже уделом ему отныне будут мрак и скорбь.
Он терпел, когда его пытали. И кричал, когда эти пытки становились невыносимыми. Волею мучителей все его чувства угасали, оставалось только одно – боль – нестерпимая, захлестывающая. Кай никогда не подозревал, что существует столько ее разновидностей, но ему показали настоящую симфонию боли – она начиналась тихой, едва уловимой, потом нарастала ноющей, давящей, жгучей, впивалась в тело острой, невыносимой, мучительной, затихала на мгновение, чтобы потом снова обрушиться мучительной и нестерпимой.
Он боялся. Панический страх, усиленный препаратами, заполнял его сознание. Кай видел немыслимые образы - кошмарные создания подбирались к нему так близко, что он чувствовал их смердящее дыхание. Он знал, что это всего лишь галлюцинации, злобная игра его собственного сознания, но от этого страх не становился слабее, а видения – менее реальными.

Лязгнул дверной замок, и дверь камеры со скрипом отворилась. На пороге возник Марк, смерил равнодушным взглядом пациента.
- Поднимайся.
Кай послушно поднялся с кровати и, опустив голову, застыл возле санитара - он привык притворяться сговорчивым. Так проще. Не колют уколов, от которых потом так сложно сосредоточиться, и голова раскалывается на части.
- Домалевал… - с усмешкой произнес санитар, глядя на стену камеры, где темнел рисунок. – И что это за хрень?.. - Естественно, Марк не ждал ответа.
Более того, он считал, что пациент не способен что-то объяснить. Он, как и все остальные санитары, считал Кая очередным растением с размешанными мозгами.
Кай проследил его взгляд, и его захлестнула жгучая волна ярости. Усилием воли он заставил себя подавить эмоции, притвориться безразличным. Нельзя… нельзя, чтобы они увидели и намек на «проблески сознания» у пациента. Стиснув зубы, Кай еще ниже опустил голову.

Его Скёгуль. Величественная и прекрасная дева-воительница. Он звал ее в своих страданиях, и она приходила к нему во снах. Скёгуль появлялась как ветер, и так же внезапно исчезала. Кай тянул к ней руки, но она проносилась в небесах, даруя только надежду.
Он начал рисовать ее собственной кровью. Фанатично, вдохновенно, вкладывая в каждый мазок частицу своей души, она была отражением его надежды. Не замечая боли и слабости, он создавал ее образ – какой он видел в своих снах…
Его заставили прекратить. Смыли кровь со стены, уничтожив уже начавший проступать прекрасный лик небесной воительницы. Кай очнулся в своей камере с забинтованными руками, пристегнутый к кровати. В камере с пустыми стенами. Он кричал, пытался вырваться из своих пут… До тех пор, пока его не погрузили в темноту, вязкую, непроглядную. Сначала она давила его со всех сторон как многотонная бетонная стена, потом ему казалось, что он падает в пропасть, и в оглушающей тишине он слышал только свой безумный смех…

Кай послушно брел за Марком по мрачным переходам клиники. Камера-коридор-процедурная-инъекции-тесты-еще-инъекции-коридор-камера. Изо дня в день. В глубине души Кай понимал, что все это продлится ровно до тех пор, пока им вновь не заинтересуется профессор Морган. А пока – без его указаний – санитары не будут что-то менять в его так называемом лечении.
Ему не повезло… в пыточной процедурной его ждал профессор Морган. Кай похолодел – шесть дней боги ограждали его от внимания профессора, но милость богов не может быть вечной. Профессор властным жестом остановил Марка, окинул внимательным взглядом сжавшегося за спиной санитара Кая. Нет, не так… Образец. Кай уже успел уяснить, что для профессора люди в камерах не были личностями. Они были образцами, удачными или нет. Эксперименты профессора не оставляли шанса личности, вместо нее оставался образец – безропотный, послушный, не способный сопротивляться…

Профессор с отстраненным безразличием наблюдал, как Кая образец кладут на металлический стол, пристегивают ремнями.
- Нет, без инъекций, - произнес Морган, когда Марк потянулся к подносу за шприцом.
Кай перехватил удивленный взгляд, который Марк бросил на своего босса.
- Изменим тесты, - холодно пояснил профессор. – Попробуй то же, что и с образцом № 3.
Марк согласно кивнул и подкатил к столу тумбочку со странным прибором, ловко прицепил электроды к телу образца. Последним, что видел Кай были руки Марка, надевающие на его голову повязку с множеством проводов. А потом была боль… Жестокая и невыносимая, сопровождающаяся сухим треском электрических разрядов и неразборчивыми комментариями профессора…
Кай был уже близок к тому, чтобы провалиться в милосердное беспамятство, когда его истерзанные нервы сыграли с ним злую шутку… Прибор, посылающий электрические разряды, сначала слегка задрожал, а затем вместе с тумбочкой сдвинулся в сторону… Провода вылетели из разъемов, и боль наконец-то немного стихла. Сквозь красную пелену Кай увидел склонившегося над ним профессора. Он что-то говорил, но Кай не услышал его – он потерял сознание.

Первый раз он очнулся в коридоре, его грубо волокли Марк и кто-то еще, Кай не успел рассмотреть – темнота снова накрыла его. Второй раз он ненадолго пришел в себя уже в камере, лежа на полу… Скёгуль смотрела на него со стены, и почему-то ее взгляд был таким же холодным и равнодушным, как у профессора. А затем Кай снова погрузился во тьму.

[Kativip]

23 мая … года
Пятница (ночь)

Холодная темнота, наполненная сопением и звуками животного совокупления, – эта свидетельница всегда нема и безразлична. Верзила-Рэд решил сегодня превзойти самого себя в мерзости и жестокости. Мне казалось, что я все уже испытал испытала, прошла все унижения, через которые только можно было пройти, еще тогда, в первые недели моего пребывания здесь. Я считала, что больше ничто не сможет причинить такую невыносимую боль моей душе, так унизить и заставить осознать свою полную беспомощность. Защитная стена, которую я возводил по кирпичику все это время, рухнула за секунду и придавила меня же самого. Я строил ее из ненависти к моим мучителям, но с той же силой, с какой я желал им смерти, ко мне вернулась невозможность что-либо противопоставить Рэду. Я строил ее из гнева и желания отомстить, но я не стал карающей дланью, а так и остался жертвой, над которой может поглумиться даже такая мелкая и незначительная шавка, как санитар. Я возводил ее из презрения и холодного безразличия к тому, что со мной делают, но как бы я ни пытался быть стойким и выдержанным, мои душа и тело бунтовали против всего, что происходило, истово желали, чтобы все закончилось – так или иначе.

Редерик вовсе не был глуп, он был хитрым уб_людком, который знал, что его могут наказать за игры с образцом. И еще он знал, что единственная ценность, которая у меня осталась здесь, где меня лишили всего, - это моя жизнь. Моя никчемная беспросветная жизнь. Черт! Я не вижу смысла своей жизни ни здесь, ни на воле, но Рэд прав, я не хочу умирать! А особенно - не хочу умирать здесь, не хочу, чтоб в моем теле копались после того, как остановится мое сердце, не хочу, чтоб мои внутренности, как экскременты, спустили по частям в канализацию или бросили в печь крематория. Только не здесь. И только не так.

Спасительная темнота, скрывающая мои слезы и гримасы боли, ненависти и отвращения – безмолвный друг, протягивающий призрачную руку. Я не могла кричать, я не могла звать на помощь, я не могла сопротивляться. Я должна была подчиняться, чтобы выжить. Чтобы верзила-Рэд не устроил мне тихую смерть, обставив все так, будто я не выдержала эксперимента. Целовать, лизать, кусать, становиться, раздвигать, вводить, направлять – и все это без возражений. Вообще без звука. Он только хрипло шептал мне на ухо о том, что я должна сделать, и наказывал даже за секундное промедление или замешательство. Он знал, когда боль станет выше моих сил, поэтому предусмотрительно зажимал мне рот ладонью, пока я не начинала задыхаться и терять сознание. Я была бы рада провалиться в забытье, но он и этого не позволял мне сделать. Мне хотелось стать бездушной куклой, ничего не чувствовать и ни о чем не думать, но вопреки своему желанию, перед глазами, как на экране кинотеатра, я видела себя и все то, что со мной делает Редерик.

Душа комком оголенных нервов, кровоточащим сгустком боли и страдания, раздирающей волной безнадеги рвалась из груди, заполняла собой все вокруг. И в этой боли тонула камера, тонула клиника, захлебывался весь мир. Уже не было меня самой. Было только мучение – безумствующее багровое море. «Хоть кто-нибудь… пожалуйста… остановите это… я больше не могу… не могу… пожалуйста… кто-нибудь… господи…» Из моей души изливались кровавые реки отчаянья, которые никто никогда не услышит, на которые никто никогда не откликнется. «Пожалуйста… кто-нибудь…»

Я даже не понял, когда Рэд наконец-то сыто отвалился от меня, снисходительно похлопал по животу и, одевшись, вышел. И без того крохотная камера сжалась до размеров одной единственной точки, пульсирующей в моей голове. Я был была куском мяса, падалью, валяющейся на грязных простынях, мое тело было влажным и липким от естественных выделений Реда и моего собственного пота. Оскверненная и истерзанная – я была жива, но впереди меня ждали еще более кошмарные и дикие дни и ночи, ведь эксперимент продолжается, а Рэду нравится то, что он делает, и нет никаких причин для того, чтобы то или другое прекратилось. Я хотел кричать и выть агонизирующим зверем, биться об стены, чтоб выплеснуть ярость и боль, проклиная беспросветность своего будущего. Но я не мог. Если поднимется шум, усмирять меня снова придет Рэд. Единственное, что я могу – это подойти на несгибающихся ногах к ржавому умывальнику и попытаться смыть с себя слизь и грязь Рэда под ледяной струей. Слабое утешение.

После того, как меня вывели из камеры сегодня вечером, события сменяли друг друга нескончаемой чередой, не было времени перевести дух, не было времени на то, чтоб думать о чем-то еще, кроме того, что происходит. Но сейчас мой мозг не хотел думать ни о чем, что связано со мной, он протестовал, его рвало моими слезами, его выворачивало наизнанку моими стонами, которые я заталкивал себе обратно в глотку, боясь сорваться в неконтролируемую истерику. Сейчас настало время подумать о чем-то еще. И пища для ума, несомненно, была. Я вновь припала к дыре в стене. Мой сосед лежал на полу сломанной игрушкой. Наверное, ему тоже пришлось несладко.
-Эй, ты меня слышишь? – тихонько позвала я.

Сквозь пелену болезненного полузабытья Кай услышал голос. Тихий, даже слабый... Он не был похож на голос Скёгуль. Он принадлежал человеку. Медленно и неохотно Кай приоткрыл глаза - в уже виденном им провале в стене замер человек.
Кто ты? - Кай удивился, как неестественно прозвучал его голос.

Я не знал знала, чего я жду от своего соседа, не знала, как себя вести. С одной стороны, знание того, что кто-то находится в схожей ситуации, морально поддерживало меня, ведь так важно знать, что ты не одинок. Но, с другой стороны, я осознавала, что если даже есть кто-то, способный понять, каково мне, прочувствовать то же самое, то все равно мы так и останемся узниками клиники, мы не способны ничего изменить, даже объединив свои усилия.
-Боже! Ты услышал! Ты наконец-то отозвался! Я уж думала, что ты мертв. Я – Терри. – Не знаю, понимает ли он меня. Такое впечатление, что мой сосед все еще не вынырнул из глубин забытья. – Как ты?

Сознание Кая медленно прояснялось. Стены камеры, наконец, перестали дрожать, а застилавшая глаза темнота отступила. То, что он принял за извращенную игру собственного воображения, оказалось реальным – в прежде цельной стене его камеры зияла дыра, а по ту сторону по-прежнему был человек. Голос загадочного соседа развеял последние сомнения Кая, и он быстро – насколько смог - сел на полу. На мгновение он почувствовал, что пол и потолок опять норовят поменяться местами. Поборов накатывающую на него слабость Кай впился взглядом в загадочного соседа.
- Как тебе это удалось? – с жадным любопытством Кай прильнул к отверстию в стене.
Он хотел коснуться неровных краев пролома, но тут же с немалой долей изумления понял, что его рука будто наталкивается на невидимую преграду…
- Что это? – он перевел удивленный взгляд на Терри.

Какой-то он странный. Что мне удалось? О чем он говорит?
-Что с тобой? Ты в порядке? – То, как он потянулся к пролому в стене и замер, вызвало в моей памяти намек на какой-то очень важный вывод. О чем-то таком я уже думала, я даже помню, что это было в коридоре, когда меня вели в процедурную, но мысль играла со мной в прятки. Она дразнила, всплывая на мгновение и снова растворяясь в темноте. Я подползла ближе к стене, надеясь лучше расслышать своего соседа. Он, и впрямь, выглядел неважно, а слова его звучали тихо и глухо, словно через неведомую преграду. Так, словно кто-то говорит через подушку.
-Как тебя зовут?

[Kativip]

На лице Кая отразилось мгновенное раздражение. Он жаждал получить ответы, здесь и сейчас. Что это за создание и, главное, как ему удалось открыть этот… «переход». Увидев искренне беспокойство на лице соседа, Кай заставил себя вымученно улыбнуться. Да… Сначала будет череда вопросов. Кто он такой, как его зовут, как он здесь оказался и чем его здесь «развлекают».
- Теперь уже в порядке… - Кай снова улыбнулся. – Меня зовут Кай. Как ты здесь…
Я уж думала, что ты мертв. Я – Терри.
- Как ты здесь оказалась? Давно ты здесь?
-Чуть больше месяца. Меня похитили 16 апреля, с тех пор постоянно держат здесь. Как зверя в клетке. А ты? Как ты попал сюда?
Кай задумался... Терри задала очень простой вопрос, но он к своему ужасу не мог ответить. Он потерял счет времени.
- Я не помню, - наконец, произнес он. - Недели две, может быть, больше. Меня забрали... - эту формулировку он случайно услышал от Марка. - Я был в клубе, а потом... - Кай обвел холодным взглядом комнату. - Потом очнулся уже здесь.

-Значит, мы с тобой в одном и том же дерьме. - Я хорошо помню, какой ужас владел моей душой, когда меня похитили. Нетрудно представить, что пережил Кай. Может быть, вдвоем нам удастся что-то придумать, чтоб выбраться отсюда? - Тебя кто-нибудь ищет? Друзья, родственники?
Кай криво усмехнулся - как бы родители-наркоманы с ног не сбились в поисках пропавшего сына.
- Нет, - отозвался он, хотя в глубине души надеялся, что один человек не остался равнодушным к его исчезновению. - Ни родственников, ни друзей. Может, потому они меня и выбрали, что меня никто не будет искать. А у тебя есть семья?
-Вряд ли я могу похвастаться чем-то новым. У меня тоже никого нет, черт, да обо мне даже никто и не вспомнит. - Значит, мне сказали правду: они забирают только тех, кого никто не станет искать, сирот, на которых общество давно поставило жирный крест. А может быть, и вовсе не знало об их существовании. Обществу не было дела ни до меня, ни до Кая, ни до тысяч таких же, как мы. Что ж, не удивительно, что мы платили им той же монетой. Но в итоге, когда мы попали в беду, на нашу монету нам даже не выдали сдачу.
-И, как ты думаешь, для чего мы здесь?

- Для чего? – задумчиво повторил Кай. – А ты разве не поняла? Они исследуют, проверяют, на что мы способны, записывают и снова пытают… - последнее слово вылетело само собой. – Мы для них расходный материал, с которым можно сделать все что угодно.
Тут он замолчал и посмотрел на Терри. Быть может, ей каким-то невероятным образом удалось избежать всех ужасов? Но, взглянув на изможденное лицо своего соседа, Кай отмел эти мысли.
- Они водят тебя на процедуры?
Слово процедуры звучало, по меньшей мере, омерзительно, но надо было видеть, с каким наслаждением произносили его санитары.

Меня передернуло. Одно дело изо дня в день испытывать то, что делает профессор Морган и его подручные, и совсем другое - разговаривать об этом с кем-то. Клянусь всеми святыми, что вы бы не поняли Кая так, как понял поняла его я.
-Да... На процедуры. Интересно, над чем они работают? Раз уж мы - их лабораторные крысы, любопытно было бы узнать, что они изучают. - В памяти пронеслась череда недавних испытаний, и дольше других перед мысленным взором задержалось злобное лицо паскуды-Рэда: он тянул ко мне свои грязные лапы и гнусно улыбался. Во мне снова поднялась волна ярости, и даже показалось, что от ее силы затрещали стены. На секунду я закрыл глаза, и приказала себе расслабиться. Не дай бог, Кай подумает, что я не в своем уме. Хотя, как мне показалось, он сам едва сдерживается, говоря о том, что здесь происходит.

-Мне кажется, они исследуют наше сознание. Ковыряются у нас в мозгах с помощью своих машин. Знаешь... - Я задумалась, стоит ли быть до конца откровенным со своим товарищем по несчастью. Все же небольшая осторожность не повредит. - Я как-то странно чувствую себя в последнее время. Что-то со мной происходит после этих "процедур".
- Они исследуют все, до чего могут дотянуться их грязные руки, - не глядя на Терри, отозвался Кай. -
Все, на что подтолкнет их извращенный ум. Они вскроют тебе череп, если получат и намек на то, что твой мозг чем-то отличаются от нормального! – в глазах Кая полыхнула невыразимая ярость.
С потолка камеры упал кусочек бетона. Усилием воли Кай заставил себя успокоиться, но его память то и дело выбрасывала ему безразличное лицо профессора Моргана.
- Прости… Я не хотел тебя напугать, - глухо произнес Кай и, криво улыбнувшись, добавил. – Сама понимаешь, здешняя обстановка паршиво действует на нервы.
- Странно себя чувствуешь? Видимо, ты это – Кай кивком головы указал на пролом, - называешь странным.

Меня словно молнией шарахнуло, пробрав до спинного мозга: вот оно! То, что всплыло в моей памяти и тут же исчезло! Я вспомнил! Когда меня забирали из камеры для вечерних тестов, никто не обратил внимания на пролом в стене. Персонал его попросту не видел! Но тогда как объяснить то, что мы с Каем видим друг друга, слышим, разговариваем? Что с нами не так?
-А тебе это – вслед за соседом я кивнула в сторону стены – странным не кажется? Ты что-то об этом знаешь? – Надо бы расспросить его о том, что с ним делают. Может быть, это поможет понять, что здесь происходит, даст какую-то подсказку, а вместе с ней и ключ к освобождению? – Я… ненадолго отключилась, и мне… приснился сон… да, сон, в котором я видела разрушения, и причиной разрушений была я сама, когда же пришла в себя, то в стене зияла дыра, которую могла видеть только я. А теперь – и ты.

Странным? Нет, после блужданий по закоулкам собственного подсознания, которое приняло неожиданно материальную форму, Каю не казалось это странным. Напротив, он жаждал узнать, как его запуганный и измученный сосед смог сотворить такое… Терри каким-то невероятным образом смогла «стереть» физическую преграду между камерами, пускай пока только частично… Но что если это только начало? Что если при должном усилии она сможет устранить не только видимость преграды, но и всю ее целиком…
- Неделю назад мне показалось бы это странным, - покачал головой Кай. - Сейчас нет. Я думаю, это как-то связано с твоим подсознанием и с тем, что они делают с тобой. Ты как-то смогла пустить меня…
Совершенно оглушительно лязгнул замок, и дверь в камеру распахнулась. Кая охватил панический страх… Что если они каким-то образом увидят пролом, что если Терри как-то себя выдаст, что если….
- Очухался? - смерив сидящего на полу Кая презрительным взглядом, произнес Рэд, и тут же ответил на свой вопрос. – Раз треплешься сам с собой, значит очухался…
Рэд рывком поставил Кая на ноги, и, грубо ухватив за шею, выволок его из камеры.
- Профессор желает тебя видеть, - голос санитара буквально сочился садистским удовольствием.

Я? Смог смогла пустить Кая? Разве такое возможно?
-Ты же не хочешь сказать, что… - Вот черт! Они и ночью не спят! Ублюдок-Ред, чтоб он сдох, как всегда, не вовремя! Лишь бы Кай не выдал нас, лишь бы не проговорился про пролом. Как же больно от того, что я не в состоянии ничего сделать, чтобы остановить все это. Я не думаю, что моего соседа увели розы нюхать, встреча с профессором, как всегда, не предвещает ничего хорошего.

Переизбыток эмоций. Сразу же, как увели Кая, на меня напал непреодолимый, панический ужас, с которым я был не в состоянии справиться. Повинуясь животным инстинктам, я забился в угол и сжался в комок, обхватив себя руками так сильно, что заныли ребра. Я сидела, прижимаясь к холодному бетону, и повторяла только одно: «Нет-нет-нет». Как заевшая граммофонная пластинка.
Я смутно помню, что происходило. Мне кажется, я просидела вечность, пытаясь срастись с бетоном, спрятаться вглубь стены, стать ее частью. Только свое навязчивое назойливое бормотание, которое не имело смысла даже для меня: «Нет-нет-нет». Сколько часов прошло? Сквозь прутья решетки на окне проникли первые солнечные лучи, они делали камеру еще уродливее.
Кая так и не привели обратно.

[Kativip]

27 мая … года
Вторник (утро)

Впервые за последние несколько дней я могу связанно думать. С трудом припоминаю, что происходило все это время, одни отрывочные воспоминания, кусочки головоломки, которую я даже не буду пытаться сложить. Мой мозг словно зациклился на одной программе, стал невосприимчив к воздействиям внешнего мира. Игрушка, плюшевый медведь с вечным заводом, лежащий на спине и перебирающий своими лапами со стершимся мехом.
Я думал думала только об одном, чувствовала только одно: страх. Ужас, подстегиваемый и подгоняемый сворой мелких страхов, паникой, тревогой, сомнениями, неверием. Все, что происходило вокруг, с трудом проникало за границу, проведенную моим мозгом. Мне кажется, я все видела, слышала и понимала, но не воспринимала, потому что самым важным был мой всеобъемлющий, всепоглощающий страх.

Санитары никак не могли с этим справиться, хотя вкалывали мне лошадиные дозы успокоительного. Мои эмоции были настолько сильны, что препараты практически не действовали. По-моему, я даже не спал все эти дни. Но я не могу и утверждать, что бодрствовал. Даже профессор Морган хмурил брови и морщил лоб, глядя на то, что все их усилия не дают никаких видимых результатов.
-Corpus amygdaloideum.- Бормотал он себе под нос. – Несомненно! Но что же может воздействовать с такой продолжительностью и с такой интенсивностью на миндалевидное тело, что образец не выходит из этого состояния уже… - он сверялся с часами на запястье, называя каждый раз новое количество часов. Его эксперимент давал побочные результаты, с которыми он раньше не сталкивался. Профессор не мог не поддаться исследовательскому азарту и не изучить мое состояние досконально. Он видел, что я не способна контролировать себя, и я боялся боялась, что за это меня тоже накажут, но как-то смутно, неявно, потому что этот страх вливался маленьким ручейком в полноводные реки моего бушующего горного потока безграничного, кошмарного Ужаса.

-Удивительно! – восклицал он, даже тогда, когда его попытки как-то стабилизировать мое состояние заканчивались крахом. – Ради бога, не упустите ничего, записывайте, снимайте, фиксируйте! Не переживайте за сохранность оборудования. Невероятно! Это ни на что не похоже! Это даже не паническая атака, это - … Да-да, возможно. Давайте попробуем…
И они пробовали. Сначала препараты, потом электрические импульсы, потом доктор Смирнофф предположил, что мои негативные реакции можно вытеснить положительными, так как центр, отвечающий за удовольствие, находится в том же участке мозга, что и страх. Конечно, они не могли доставить мне удовольствия психологически – ведь я не была свихнувшейся лабораторной крысой, которая не узнает своих мучителей, я не впала в безумие, я просто очень сильно боялась. Поэтому все воздействия носили физиологический характер. Попытки стимулировать мои обонятельные рецепторы, вкусовые, слуховые, зрительные… не давали никаких результатов, идея использовать один из самых сильных стимуляторов – сексуальное удовлетворение – тоже ничего не дала. Лишь доктор Смирнофф отметил, что «у образца недавно была половая связь», на что профессор Морган обвел весь персонал тяжелым взглядом, но ничего не сказал.

Мое состояние было стабильным только в одном: в непрекращающейся панике. Ничто не давало спадов или всплесков ужаса: ни место, ни крики, ни уговоры, ни перемена температуры, ни световые эффекты, - бесконечный кошмар в своем чистом ровном проявлении. Они решили не избавляться от меня, а продолжить наблюдать, что будет дальше, ведь в эксперименте важно все, любая деталь, любое отклонение, а не только положительные результаты. Они собирались все досконально изучить и понять. Но я и без них знал, что со мной. Я чувствовал это, ощущал каждой клеточкой своего естества, каждой крупицей своего истерзанного сознания. Я знал, в чем дело.

Большая Трагедия Маленького Мира. Мой ужас был всего лишь побочным эффектом, нестандартным проявлением реакции, сопутствующим симптомом глубокой психологической травмы. Все мое пребывание в клиники было сплошной психологической травмой. Если бы я смирилась, как того и требовали условия эксперимента, если бы я была сломлена до того порога, до того уровня, который наметил себе профессор Морган, я была бы идеальным образцом, который способен нужным образом реагировать на воздействия, и при этом был бы «отключен» от ненужной эмоциональности. Человек может привыкнуть ко многому, практически ко всему. Или же умирает. Большинство образцов профессора Моргана ушли в небытие, смешались с человеческими испражнениями в системе городской канализации или же растворились в атмосфере, вылетев сизым дымком из печи крематория. Помимо меня и Кая существовало еще, как минимум, три образца, которые выжили, не свихнувшись – я узнала это из разговоров персонала.

Однажды я даже видел видела одного из них. Он не был под воздействием препаратов, я могу утверждать это со стопроцентной уверенностью, ведь я прочувствовала все на себе. Он, действительно, был сломлен и выжжен изнутри. Осмысленный, но пустой взгляд. Взгляд, в котором читалось понимание того, что происходит, но полное равнодушие и безразличие к этому. Наклон головы, опущенные плечи, согнутая спина, тяжелая поступь – я словно увидела в зеркале саму себя. С одной только разницей: я хотела бороться и боролась, я хотела не просто выжить, но и победить в этой войне: не знаю, каким образом, но наказать своих мучителей. Если бы не начались мои странные прорывы в другие миры, обескураживающие, невозможные, пугающие, моя борьба, наверное, была бы более заметна, мое сопротивление носило бы более ощутимый характер. Но даже в нынешнем состоянии, учитывая все факторы, вторгшиеся в мою жизнь, я где-то в глубине сознания всегда помнила о своем решении не сдаваться. У меня было то, чего не было у других образцов: при всей своей слабости и хрупкости, я была сильнее потому, что у меня была Цель. Но на мою долю выпало слишком много испытаний.

Как я уже и говорил, моя стойкость, мое нежелание подчиниться и превратиться в игрушку докторов, стремление на все реагировать осознанно, сыграло со мной злую шутку. Мое оружие сработало против меня. Вернее, даже не так. Мой мозг пытался защитить меня от меня же самого, но включился обратный процесс. Знаете, как кто-то от стресса начинает смеяться на похоронах. Беседа с соседом через бетонную стену, в которой на физическом плане нет совершенно никакой дыры – этот феномен нам еще предстоит до конца прояснить – стала последней каплей для моего сознания. Сильная эмоция переполнила «копилку» потрясений, хотя была, скорее, радостной, нежели страшной, и плотину прорвало.
Я не был все эти дни невменяемым параноиком, все мои страхи были реальными и носили логически обоснованный характер. Просто навалились они все разом, одновременно, каждый со своей интенсивностью. Из полотна паутины моих кошмаров можно было в любое время выхватить любую нить и рассмотреть ее с разных сторон, проследить ее от начала и до конца. Все вы чего-то боялись в своей жизни. Так попробуйте представить, что все ваши страхи, которые когда-либо посещали вас, заговорили одновременно: одни зашептали, другие закричали, третьи – монотонно забубнили.

Я – не супергерой и не кибернетический организм. Я всего лишь девушка – человеческий детеныш, который нуждается в заботе, бережном обращении и любви. Не я виновата в том, что мне пришлось вырасти на улице. И даже не общество, которому до меня нет дела. И хотя мне приходилось постоянно выживать, в моей жизни не было столько боли и унижения, как в последний месяц, проведенный в клинике. Однажды меня избил мой друг, но я отделалась одним сломанным ребром и парой синяков. Мне хватило ума не возвращаться к нему. Я тоже хотела хоть сколько-нибудь нормальной жизни. Я часто оступалась и опускала руки, у меня не все в порядке с законом, но я искренне старалась ради себя же самой как-то выправить свою жизнь. Устроилась на работу в бар, своевременно оплачивала ту дыру, в которой жила, и намеревалась сменить ее на что-то лучшее, как только скоплю немного денег. Да, часто у меня случались депрессии, я не видела смысла стремиться к чему-то, пыталась утопить свою никчемность и безрадостность в портвейне, но потом все же находила в себе силы идти дальше. Может быть, я прилагала не так много усилий, и мое желание изменить свою жизнь не было таким уж сильным, но я хотела, действительно, хотела что-то в ней исправить. Я не заслужила того, чтоб кто-то обращался со мной, как с безмолвной и бесправной вещью только потому, что он сильнее.

Поставьте себя на мое место и скажите, разве вы не сопротивлялись бы? Разве вам не было бы страшно, беспросветно больно и горько, до ужаса и отвращения неприемлемо? Многие из вас с радостью бы согласились на быструю смерть, лишь бы избежать всех этих испытаний, но я еще как-то держусь.
Я даже не до конца уверен в том, что мне это по силам, но не сдаюсь. Может быть, это даже не мое собственное желание, а голос природы, простой инстинкт выживания, заложенный нашим создателем, и этот голос, этот ток в крови приказывает мне выживать, во что бы то ни стало.
Я потерял много жидкости за эти дни. Холодный пот лил с меня ручьями. Несколько раз я обмочился под себя, все мои мышцы до сих пор словно сведены судорогой и болят при каждом движении. Я так сжимался от страха, что чуть было не покалечил себя, сердце стучало, как бешенное, пульс зашкаливал. Около моей камеры все эти дни находился реанимационный набор – на случай, если мой организм будет не в состоянии самостоятельно справиться с нагрузкой. Профессор Морган сказал, что будет наблюдать и изучать мое состояние ровно неделю, и если за это время ничего не измениться, меня уничтожат.

-Возможны только три варианта последствий: или образец сам справится и придет в сознание, или умрет от психического и физического перенапряжения, или сойдет с ума. Третий вариант равнозначен второму, так как непригодный для эксперимента образец нам нет никакого смысла держать в клинике. – Сказал профессор Морган коллегам в субботу вечером.
Мне повезло. Я вынырнула из глубин страха через 3 дня. Я отдавал себе отчет на протяжении всего этого времени, я не был выключен из реальности, просто я не мог контролировать свое состояние, не мог управлять им. Меня пытались расспросить о том, что я вижу и чувствую, но я только истошно орал. Я выл и скулил, стараясь вырваться из рук санитаров, забиться поглубже под кровать, в самый темный угол, где никто не сможет до меня добраться. Мне чуть не вывернули суставы, когда пытались зафиксировать на столе в процедурной и прикрепить к голове датчики, тело само по себе стремилось сжаться в позу эмбриона, свернуться в клубок, который невозможно раскрыть. Я не представлял угрозы ни для себя, ни для них: я ни на кого не нападал, не бился головой об пол или стены. Мне нужно было просто сидеть в самом узком, самом темном месте, которое только существует, обхватив себя руками за плечи и подтянув колени к груди, дрожать и тихонько подвывать от ужаса. Только к этому стремились мои разум и тело.

[Kativip]

А потом внезапно все это кончилось. Страх просто ушел, как волна при отливе. Не весь, конечно, но значительная его часть. Все кошмары забились куда-то в потаенные закоулки моего сознания. Остался самый главный, самый реальный из них: теперь они знали, что я отличаюсь от остальных образцов. Они не доломали меня своими мучениями и унижениями. Их обычная программа дала на мне сбой. Это ставило под сомнение все результаты проведенных ранее опытов. И пока они не решили, хорошо это или плохо, нанесен урон эксперименту или, наоборот, совершен прорыв, участь моя была незавидной, а существование стало еще более мучительным.

28 мая … года
Среда (вечер)

Со мной не церемонились. Едва только они увидели, что состояние мое изменилось в лучшую сторону и поняли, что что-то упустили в самом начале, когда проводили мне курс «привыкания» к здешнему режиму, отношение всего персонала ко мне стало еще хуже. Даже Марк, который всегда обращался со мной лучше остальных, теперь косился со смешанным чувством омерзения и… страха? Но буквально за полдня его страх трансформировался, потому что он не привык бояться. Его страх превратился в ярость, ярость – в злость, а злость – в ненависть, которая вмещала в себя и первое, и второе, и третье. Я понял поняла, что Марк тоже уже занес себя в список моих «ночных гостей», наряду с Редериком, ведь так он лучше всего мог показать мне, кто в клинике главный. По крайней мере, он так думал.

Во вторник ближе к полудню лязгнул замок клетки, и меня грубо стащили с кровати, бросив на каталку. Самостоятельно передвигаться я не могла. Когда я невольно издала стон, дежуривший тогда Рэд, зарядил мне пощечину и смерил ледяным взглядом.
-Нравится? Ничего, тебя еще и не такое ждет.
Раз уж смысла скрываться больше не было, я ответила ему не менее яростным взглядом, но он только ухмыльнулся и сплюнул на грязный выщербленный бетонный пол. Это было жутко. Молчаливая угроза оказалась красноречивее слов.
Я не знал, к чему готовиться. Мучительно было как то, что моя игра, длившаяся больше месяца, потеряла смысл, не дав никаких результатов, так и то, что теперь меня могло ждать что-то еще более худшее, более омерзительное. Теперь я бы сам с радостью оказался в другом измерении, но переходы, прорывы в другие миры больше не повторялись.

Рэд привез меня в смотровую, где уже находились все доктора во главе с профессором Морганом. Даже Марк присутствовал, хотя его смена закончилась шесть часов назад. Они хотели знать все, начиная с того, как я смогла «остаться человеком» во время их «приветственных недель», заканчивая тем, что я видела, чувствовала, о чем думала во время своего трехдневного «припадка». Не знаю, к счастью ли, но ответить я не смог смогла ни на один вопрос: я снова сорвала голос. Написать мелом на доске, которую настойчиво подсовывал мне доктор Хайнц, я тоже был не в состоянии. За три дня пальцы застыли, словно у покойника, и с трудом подчинялись командам мозга.
-Хорошо, подождем, что раньше придет в норму – пальцы или голосовые связки. В любом случае, тебе придется отвечать. И ты нам все расскажешь, хочешь ты того или нет, даже не сомневайся. – Теперь все, что мне говорили, звучало с тенью угрозы, неотвратимо приближающейся беды. Мой желудок сводило в брюшной полости, словно сам дьявол наматывал его на свои раскаленные вилы.
-Замерьте пока все обычные показатели и принесите их мне в кабинет. – Профессор Морган направился к двери.

-А как быть с питанием образца? – торопливо осведомился доктор Симрнофф. А ему-то что за дело? Профессор замедлил шаг.
-Трехразовое. Не помешает в любом случае. Чем быстрее придет в норму, тем быстрее включится в программу, а если я решу уничтожить образец, пусть считает это роскошным предсмертным подарком. Даже приговоренным к казни не отказывают в таком желании.
-Подавился бы ты своей жратвой, *****ок! - Но, к сожалению, я не мог даже прохрипеть этого – мой голос меня не слушался. Профессор вышел, хлопнув дверью.

Если раньше со мной обращались, как с вещью, то теперь все стало еще плачевнее. Ни один образец до меня не смел оставаться человеком, личностью, поэтому персонал был уверен, что меня следует наказать за то, что я смогла все вынести. Они не могли рисковать вызвать гнев профессора, замучив меня до смерти, но причинить мне боль, страдание и унижения было в их власти, и они этим пользовались с садистским наслаждением и каким-то грязным возбуждением. Незабываемый осмотр, который они устроили мне в первый день, и рядом не стоял с тем кошмаром, в который они превратили вчерашнюю процедуру.
Дрянь следовало проучить, чтобы это ничтожество надолго запомнило, чтобы наконец-таки уяснило, что сопротивляться бесполезно.

Они прекрасно понимали, что профессор не обратит внимания, если на моем теле появится пара лишних синяков и ссадин, ведь я могла сама их себе нанести, когда не отдавала отчета своим действиям, но все же старались быть аккуратными. Так что осмотр больше напоминал соревнование в том, кто более мастерски причинит мне боль, не оставляя следов. Конечно, были и обычные медицинские процедуры для получения данных, необходимых профессору, но и они превратились в ритуальные пытки. Наверное, единственным предметом, которому они не смогли найти изуверского применения, были большие медицинские весы. Я пытался отгородиться от всего, что происходит, но, как профессионалы, они улавливали момент, когда я абстрагировался от происходящего, и возвращали меня к реальности.

Эта команда специалистов была напугана. С ними произошли те же изменения, что и с Марком. Нет, они не думали, что я каким-то чудесным образом смогу обрести силы и свернуть им шеи, они боялись того, что их безграничная власть в этой клинике пошатнулась. Кто-то осмелился вести себя не так, как они требовали. И что самое страшное – они этого даже не замечали. Их обманули, обвели вокруг пальца, оставили в дураках, водили за нос больше месяца. Такого они простить не могли – слишком уж они были уверены в том, что здесь, в этих стенах есть только один бог – наука, и только одни хозяева положения – они сами. И если кто-то бросил вызов их могуществу, то обязательно горько пожалеет об этом. И будет жалеть долго. Очень долго.

Хотя я и был была не в силах сопротивляться или устроить побег, в камеру меня волокли оба санитара – Марк и Редерик. Их одежда насквозь промокла, потому как на прощание мне устроили душ с коктейлем дезинфектантов, но им не было до этого дела, - всю дорогу до камеры они рассказывали, как придут поиграть и что будут делать, вот только дадут мне пару дней немного прибавить в весе, а то с костями отказывается играть даже собака Рэда.
Чувствовала я себя не лучше упомянутой собаки. Когда принесли еду, я не смогла взять ложку, потому что пальцы напоминали скрюченную воронью лапку. Я лакала из миски едва теплую склизкую кашу прямо на полу, стоя на четвереньках, с трудом проталкивая еду в саднящее горло. Порции были двойными, но мне было мало. Я едва дождалась ужина, а потом и утра сегодняшнего дня, мне казалось, что я не ел целую вечность. Не знаю, насколько быстро я прибавлю в весе, мне не следует торопиться с этим ради своего же блага, но я ничего не могу с собой поделать.

И все время я чувствовал себя скотиной, которую откармливают на убой. Своего соседа за стеной я не видел или не смог увидеть. Дыра все так же находилась на своем прежнем месте, но как только я пытался рассмотреть, что происходит в соседней камере, как меня накрывала невыносимая тошнотворная боль, словно мозг облили серной кислотой, так что я на время оставил свои попытки увидеть Кая. Надеюсь, что у него положение лучше, чем у меня.
Черт, да теперь у любого покойника ситуация более выигрышная! Я не смогу не то, что врезать кому-то, у меня не хватит сил даже на то, чтоб плюнуть этим мразям в лицо!
Я все больше склоняюсь к тому, что моя смерть уже близко. Что бы ни решил профессор, результат будет одним и тем же. Или меня уничтожат, или я сам не выдержу. Скорее всего, они решат, что мне необходимо снова пройти «приветственную программу», а на нее у меня, точно, не хватит сил. Я с трудом выдержал в первый раз, во второй, несомненно, более изощренный и извращенный, моя психика попросту откажет. Я свихнусь, и меня уничтожат. Или же я раньше найду способ покончить с собой.

[Kativip]

Вы думаете, что я спокоен, раз так рассуждаю? Вы заблуждаетесь. Мне едва хватает сил контролировать себя, чтоб не устроить истерику. У меня трясутся руки и не сгибаются колени, если бы голос не подвел меня, я бы орал во всю глотку, но пока я просто лежу и думаю. Когда я не рассказываю, что со мной происходит, мои мысли теряют связанность, они начинают хаотично метаться и биться о стенки черепной коробки. Они, как и я, заперты в клетке. Мыли во мне хотят жить, хотят быть свободными, но чувствуют, что скоро, очень скоро умрут вместе со мной. Станут ничем – даже остаточной энергии не станет и следа.
Я – Терри Миллер, мне 23 года. Моя жизнь была дерьмом в переносном смысле, а станет дерьмом в буквальном, когда то, что от меня останется, смоют по дерьмоотводу под землю. И запертая в металле и бетоне, я даже не смогу удобрить почву тем, во что превращусь. Из праха мы вышли и в прах вернемся. Аминь.

28 мая … года
Среда (ночь)

Я помню, как однажды в детстве мне удалось сбежать на самый край города и провести целый день среди исполинских древних деревьев, алых цветов, под жадными жаркими лучами солнца, под загадочный шепот волн полноводной реки. Может быть, это был самый прекрасный день моей жизни, самый радостный, самый красивый, самый… свободный? Я наслаждалась каждой минутой, нежась в свете и тепле, упиваясь яркостью красок. Кормил с ладошки белок, доверчиво бравших угощение, щекотавших мою кожу своими мягкими шкурками. Воздух казался необычайно свежим, перекличка птиц в кронах деревьев звучала сказочной мелодией, а сине-зеленые воды реки были входом в зачарованное царство, полное чудес и тайн. Я собирала землянику, хранящую вкус солнца, набирала полные горсти дикой малины – необычайно сладкой и ароматной. Словно я… вернулась домой, где мне рады, где меня любят, где я просто нужна. Я – своя, я – одно целое с извечной матерью и всеми ее маленькими пушистыми и пернатыми детьми. Меня никто не бил, на меня никто не кричал, не отбирал последнее, не выкрикивал обидных слов в мой адрес…

Когда же на закате я вернулся в подворотню, которую несколько последних месяцев считал своим домом, то увидел, что какие-то громилы из соседнего района крушат и жгут все мое скромное имущество. Залатанные одеяла, поношенную одежду, которую я собирал на свалках и потом так заботливо отстирывал и - еще сырую - разглаживал руками, чтобы она выглядела хоть немного лучше. Вырезки из журналов, на которых смеялись счастливые мужчины и женщины, сидя за накрытыми столами в окружении таких уютных и добротных вещей – долгими ночами я смотрел на эти картинки и представлял, что когда-нибудь у меня тоже будет свой дом, чистый и светлый, в нем не будет крыс и тараканов, и главное, в нем я смогу укрыться ото всех злых и несправедливых людей.
Эти отморозки рушили мою мечту просто от скуки. Им нечем было заняться, и они слонялись по округе в поисках приключений. А приметив мой маленький уголок под лестницей старой обшарпанной пятиэтажки, решили, что будет забавно разнести его ко всем чертям и спалить тот мусор, который останется после того, как они устанут крушить, рвать, разбивать и ломать.
У меня был единственный друг, деливший со мной все мои серые дни – плюшевый кролик, которого я прихватила с собой, сбежав из очередного приюта. Потертый, потрепанный товарищ всех моих скитаний, разочарований и лишений. Хотя он и был игрушечным, но он умел слушать, он молчаливо поддерживал меня, знал мои тайны и мои мечты. Конечно, я всегда помнила, что он – всего лишь сшитая ткань, набитая поролоном, но ближе моего кролика у меня все равно никогда никого в жизни не было.

Я бросилась к своему закутку, с трудом сумев увернуться от рук громил, схватила своего безмолвного друга, но далеко убежать не смогла. Умело поставленная подножка, и вот я уже распласталась на земле, а в спину мне упирается чей-то тяжелый ботинок. Я не смогла спасти кролика, его распотрошили на моих глазах, доломали все, что еще оставалось нетронутым, облили каким-то дешевым ядерным пойлом и подожгли. Мне тогда тоже несладко пришлось: синяки не сходили недели две, а ребра болели так, что хотелось выть, но больше всего мне запомнилось чувство собственного бессилия. Те твари были крепкими и сильными, но будь они даже в два раза меньше и слабее, все равно им бы ничего не стоило сделать то же самое, ведь я был всего лишь беззащитным ребенком, который, хоть и хотел, но не мог постоять за себя, не мог защитить то немногое, что у него было. А им… да, им было просто скучно, от нечего делать они лишили меня последнего. Им это ничего не стоило. И для них это ничего не значило.

Я не верю в справедливость и божью кару, не верю в воздаяние за деяния людей. Если у тебя есть сила или власть, тебе все сойдет с рук. Делай, что хочешь, и никто тебя не тронет, если только ты не перешел дорогу более сильному или могущественному.
Никто не вступился за меня тогда, хотя мимо проходили десятки людей. Все делали вид, что ничего не происходит, или что они так заняты своими делами, что просто ничего вокруг не замечают. А ведь мне тогда было всего двенадцать лет. Никто, никто не захотел защитить ребенка… Так разве сейчас кто-то озаботится исчезновением Терри Миллер, разве кому-то придет в голову искать неприятности и рисковать ради какого-то отброса общества, типа меня? Все, как и прежде: у кого есть сила, тот и прав. И я не знаю, что противопоставить этому. У профессора Моргана в руках все: моя жизнь, моя свобода, мой рассудок и даже мой мозг. Откуда черпать силы? Где найти точку опоры, чтоб не свихнуться окончательно и попробовать придумать хоть что-то, что могло бы мне помочь? Может быть, мне стало бы легче, если бы я смогла снова пробиться к Каю? Хотя бы увидеть его за стеной? Но вспышки адской боли в моей голове не дают мне даже попытаться сделать это.

28 мая … года
Среда (ночь)
Старая клиника

-Профессор, как Вы думаете, то, что случилось с образцом, единовременное отклонение, или нам следует ожидать рецидива?
-Доктор, Вы меня удивляете. Как можно задавать подобные вопросы?! Я Вам что, гадалка? Вы же сами видели, что образец находится в состоянии страха, непередаваемого ужаса! Страх – древнейший инстинкт человека, основополагающий элемент эволюции, базис выживания. И определяющее слово здесь – инстинкт. Вы можете управлять инстинктами? Вы можете их контролировать? Я – увы – нет. Образец умело притворялся все это время, но что-то ослабило осознанный контроль мозга, что-то помогло взять бессознательному вверх. Лучше выясните, что послужило причиной ослабления контроля и включения животных механизмов защиты. Соберите мне полную информацию, просмотрите и пересмотрите все записи, каждую секунду, когда образец находился в своей камере, когда он был на процедурах, выясните, что происходило тогда, когда мы не могли за ним наблюдать.
-Да, но…

-Никаких возражений! Мне нужны все результаты еженедельных обследований, все отчеты о проведенных тестах, все мнения и наблюдения, которые сделал наш персонал. Опросите, отследите, выведайте, вытрясите мне каждую деталь из всех, кто контактировал с образцом! 75 часов непрерывного страха, 75 часов проявления всех стадий, всех разновидностей и вариаций на тему ужаса, 75 часов полного безумия и кошмара! И после этого образец остается в полном сознании, адекватно реагирует на раздражители, реально оценивает все обстоятельства! Мне необходимо знать, отчего включился механизм, почему он выключился, позволив образцу избежать обычных последствий! Я думаю, что это – незапланированный, но от этого не менее значимый результат, который позволит нам расширить рамки эксперимента.

-А как быть с программой подготовки образцов? Если она дала сбой на Терри, значит, и другие образцы могут находиться сейчас не в той стадии готовности, которой мы добивались. Я подозреваю, что и четвертый образец играет с нами. Пока не раскрылся обман Терри, мне и в голову не приходило, что кто-то сможет выдержать «обработку», но теперь мне кажется, что последние доставленные образцы – Кай и Терри – оба водили нас за нос.

-Доктор Хайнц, я смотрю, у Вас у самого начинается паранойя? Остыньте, я пошутил. Четвертый образец, - Кай, как Вы его называете, - достался нам при иных обстоятельствах. Вы сами знаете, что это были за обстоятельства, и какие у нас были договоренности, кроме того, о потенциале четвертого образца мы были осведомлены заранее. Если он и не достиг нужной степени готовности, то хуже от этого только ему самому, эксперименту, думаю, это никак не помешает. Кстати, Вас не было на последних тестах, почитайте отчеты, они Вас удивят, уверяю. То, что он вытворял с приборами, было поразительно. У меня нет сомнений насчет первых трех образцов, четвертый образец идет по индивидуальной программе, а вот с пятым образцом – Вашей Терри – еще не все ясно. Вы же понимаете, коллега, что дело не только в неподчинении и обмане. Дело в том, что при прочих равных обстоятельствах, стимуляция зон головного мозга других – подготовленных – образцов, всегда давала стабильные запланированные результаты, но все в корне меняется, если те же результаты мы получаем на образце, который находится в ином состоянии. Кроме того, вспомните два последних уничтоженных образца: они, проходя тесты без предварительной обработки, просто не выдерживали.

[Kativip]

28 мая … года
Среда (ночь)
Полицейский участок

-Смотрю, Джолин, Вам не спится по ночам?
-Детектив, я бы рада держать детский сад вместо бара, но, боюсь, в нашем районе люди начинают пить с пеленок, а прекращают - только лежа в гробу, так что мне приходится жить по их графику, чтобы что-то заработать.
-Конечно. А после того, как люди напьются у вас в баре, появляется работа у нас.
-Послушайте, я пришла потому, что Вы сказали, что у Вас есть какие-то новости, а не для того, чтобы выслушивать…

-Не кипятитесь, Джолин, я, действительно, позвонил Вам потому, что кое-что нашел. Мне нечем Вас обнадежить, потому что полное расследование займет много времени. Возможно, слишком много, учитывая то, в каком районе мне приходится работать. Вы и представить себе не можете, сколько преступлений остается нераскрытыми: страх, зависть, равнодушие, отсутствие моральных принципов, коррупция, жестокость и бог еще знает, сколько всего, мешает нашим расследованиям продвигаться. Лживые осведомители, подставные свидетели, нечистое на руку начальство… всего и не перечислишь. Я говорю все это лишь для того, чтобы не вселять в Вас ненужный оптимизм. Если мне и удастся довести дело до конца, вероятнее всего, это уже не поможет Вашему… работнику. Вы меня понимаете?
-Боюсь, что понимаю слишком хорошо. Но, по крайней мере, Вы не отказываетесь от дела. Так что Вам удалось обнаружить?

-Связь. Мне удалось обнаружить связь. В нашем районе пропадает немало людей, но, как Вы знаете, причины могут быть разные, и большинство из них не по части нашего ведомства. Не утомляя Вас ненужными подробностями, скажу, что за последние несколько месяцев исчезло более 12 человек – все в возрасте от 18 до 25 лет, все вели замкнутый образ жизни, не имели близких родственников, почти у всех в местах жительства остались предметы личной гигиены и, что очень странно, документы. Они не покидали город, не поступали в больницы или морги, по данным наших осведомителей, этих людей не похищали с целью продажи. У них не было крупных долгов, как, впрочем, и серьезных нарушений закона, они не были алкоголиками или наркоманами... Мы выявили еще немало общих критериев и проверили базу: в соседних районах за этот месяц нашлось еще 7 совпадений. 90-процентных совпадений, если Вам это о чем-то скажет. И это только зафиксированные случаи, когда кто-то из знакомых решил обратиться в полицию. Больше всего здесь настораживает не то, что у пропавших были какие-то серьезные причины для исчезновения, а как раз наоборот, они были слишком обычными, слишком серыми, слишком скучными. Это были люди, которыми никто не должен был заинтересоваться.

-Детектив, даже я понимаю: при том, что есть у Вас сейчас, расследование может затянуться на годы, а шансы что-либо найти почти нулевые. Вы обнаружили что-то еще?
-Вы проницательны, Джолин. Да, есть еще кое-что. Я вынужден обратиться к Вам за помощью, но прежде чем Вы что-то ответите, я хочу, чтоб Вы ознакомились с тем, что находится в этой папке…

---------------------------------------------------

Все. Спасибо нам, спасибо вам, спасибо всем.
Только не спрашивайте, когда будет продолжение.

[Собака Жужа]

Вау! Ничего не скажу, потому как слов нет!

[Stjarna777]

По-моему, это лучшая серия. По крайней мере, самая ... напряженная, что ли. Ушел думать.

[мася1988]

потрясающи

[Леди Венера]

Как всегда великолепны и скриншоты и текст.
Заинтриговала.А что в той папке?
Отдельное спасибо ph0enix.
Она действительно талантливый человечек.

[Cyanide]

дочитала\дорассматривала, выдохнула

Читать дальше...

очень понравились кадры с переговорами через дыру)

[Mice]

Ух ты!! Ожидание было долгим, но оно того стоило. Серия очень длинная, интересная и захватывающая, все, как всегда, на высшем уровне. Кать, ты сделала мне прям настоящий подарок на день рождения, спасибо!

Рада, что ты наконец - то вернулась в темку

[Kativip]

Спасибо вам.
Но что-то как-то тихо в этот раз, немногословно. Видимо, тяжеловатая серия получилась.
У кого какие мысли родились при прочтении, делитесь. Какие размышления, какие выводы? (Ну, кроме выводов о психическом здоровье авторов )